«Игра для ума в семи сценах, шестнадцати эпизодах». Новая постановка пьесы «Аркадия»

«Вопрос о байронизме у Пушкина требует коренного пересмотра», — полемически настаивал в пореволюционной Москве Михаил Гершензон («Мудрость Пушкина», 1919). 

Поставленный в этом году в «Мастерской Петра Фоменко» ее худруком Евгением Каменьковичем спектакль по «Аркадии» Тома Стоппарда в очередной раз напоминает, что британская культура — со всей ее специфической цитатностью и укорененностью в собственном прошлом эпохи романтизма — при переводе на русский не может не вступать в диалог с Пушкиным и Лермонтовым, с литературным языком и образностью первой половины XIX в.

«Нет, я не Байрон, я другой…», — начинает спектакль добавленный режиссером персонаж-рассказчик, сразу давая понять, что воспринимать британскую пьесу о Байроне, байронизме, байроничности и байроноведении нужно в русле всего длинного следа его русской рецепции. В данном случае этот пласт интертекстуальности держит в уме и переводчица (герои Стоппарда по-русски говорят голосом Ольги Варшавер), и немало работавший с текстом Каменькович.

В центре сюжета у Стоппарда, с одной стороны, «единственный незадокументированный день из жизни Байрона», который он, по сюжету, провел в загородном доме Сидли-парк в Дербишире, а с другой, история литературоведа Бернарда Найтингейла, обнаруживающего в том самом доме сенсационные письма почти два века спустя.

С одной стороны, история, рассказанная Стоппардом, не могла бы произойти ни в одной другой стране, она проникнута особым британским пиететом к собственной истории, традициям, укладу. Достаточно напомнить, что документальные свидетельства, открывающие Бернарду историю скандального адюльтера Байрона, обнаруживаются среди журналов с записями об охотничьих трофеях, благополучно простоявших на одних и тех же полках на протяжении двух столетий. И вместе с тем, возникающая из закрученного сюжета проблема достоверности писательской биографии, которую столь соблазнительно бывает заменить чистым мифотворчеством, для русскоязычного культурного пространства актуальна, как, возможно, для ни одного другого.

«В жизни Пушкина еще так много неисследованного… Кое-что изменилось с прошлого года», — восторженно рассказывает Аврора, принимая в экскурсбюро героя «Заповедника» Сергея Довлатова. Чрезвычайно удачный «Заповедник» Игоря Теплова на сцене Театра Пушкина (что в данном случае важно!) неустанно обыгрывает как раз сквозную для повести тему пушкинского мифа и груза, порой физического, филологических трудов.

Новая «Аркадия» в Мастерской Петра Фоменко на уровне самого языка с удовольствием и большим достоинством попадает в зависимость от традиции художественного перевода британских текстов: «Чайльд Гарольд» по-русски навсегда останется производным от «Евгения Онегина», хотя влияние и было ровно обратным. Цитируя поэму Байрона, невозможно тем самым не «выпустить на сцену» Пушкина, о котором зритель, следя за сюжетом Стоппарда, уже и так думает.