Бакштейн-функция — мемориальная выставка в Музее «Гараж»

Горациевское Exegi monumentum теперь уже, пожалуй, окончательно выродилось в клише, — еще молодой Бродский снижал его бравурным «И грудь — велосипедным колесом. // А ягодицы — к морю полуправд…» И все же тема памятника как материального выражения памяти, остающейся о человеке после его смерти, не просто так вновь и вновь привлекает каждое новое поколение. «Скалозубый, нагловзорый // Пушкин — в роли Командора?», — недоумевала Цветаева. Возможно, лучшая память — это имя, оставшееся в языке, на устах, развивая анатомическую метафору. Как таблицы Брадиса, как список Сводеша или как бесчисленные теоремы Коши и Эйлера. Одному из российских кураторов выставок современного искусства повезло (или «повезло»?) — в его честь назвали «функцию» — Бакштейн-функцию. Тут почти как с Гауссом или Лагранжем — она имеет определение, с большой точностью установлено первое употребление этого нового понятия метаязыка совриска. В 1998-м Михаил Рыклин констатировал по поводу одной из акций группы «Коллективные действия»: «В строгом смысле провести акцию без Бакштейна как универсального оператора актуальности невозможно — в каждом живет свой неустранимый внутренний Бакштейн»[1]. Так и вышло, что Бакштейн-функция с подачи Андрея Монастырского — это с тех пор «универсальный оператор актуальности в кругу московского концептуализма 90-х годов»[2].

Бакштейн потом успел выступить комиссаром Московской биеннале, сделать великую выставку Ильи Кабакова в только что отреставрированном здании Бахметьевского гаража и многое-многое другое, — и вот в начале прошлого года его не стало. Кураторы Музея Гараж в связи с этим решили задаться вопросом: что же случилось с нематериальным монументом — пресловутой функцией его имени. Выставка на первом этаже музея состоит из десятка видео, рассказывающих о творческой биографии куратора, где-то его собственными словами, а где-то словами других о нем, иной раз брошенными почти случайно.

Видеоарт редко выставляют удачно. И это априори трудный материал, потому что для его восприятия нужно остановить посетителя и заставить простоять на одном месте достаточно долго — дольше, чем он привык задерживаться перед картиной, рисунком или скульптурой. По привычке ли «поведения» в музее, или просто от усталости зритель стремится идти побыстрее и скоро утомляется, особенно если на экранах не эффектное зрелище, подобное Биллу Виоле. Осознавая эти трудности, кураторы иронично начинают с видео, на котором Бакшетйн, стоя на крыше здания ЦУМа, как раз и рассуждает о видеоарте и о том, почему его не смотрят. Так мы и понимаем уже при входе, что даже если будет трудно или медленно, значит кто-то решил, что так нужно и это того стоит.

Где-то в самом основании проекта, кажется, заложен вопрос о том, как проявляет себя Бакштейн-функция, если заглавный герой выступает не действующим лицом, а объектом внимания и исследования. Иронично, что этим вопросом задались именно в Гараже — в музее, который сейчас определяется со своим новым местом в новом мире. «Сжавшийся» сначала до собственной библиотеки, а теперь потихоньку возвращающийся к выставочной работе, пусть называя ее «открытым хранением фондов», Гараж в этом проекте внешне выдерживает дистанцию с современностью. Однако может ли в действительности выставка, посвященная Бакштейну, не быть кричаще актуальной — теперь в этой оторванности от какой-либо повестки? В соответствии со словарным определением, фигура Бакштейна и есть мерило того, где находится российское современное искусство и что для него сейчас актуально.

—

[1] Рыклин М. Два голубя // Искусство как препятствие. М.: Ad Marginem, 1997. С. 150.

[2] Словарь терминов московской концептуальной школы / сост. и авт. предисл. Андрей Монастырский. М.: Ad Marginem, 1999. С. 28.